
"В великий день Страшного суда, когда ангелы приведут все души в судилище, а сами во время судоговорения будут дремать, как жандармы, положивши подбородок на руки в белых перчатках, скрещенные на рукоятке шпаги, когда бог-отец с длинной белой бородой... допросив меня о том, что я в жизни сделал, станет затем допрашивать, что я видел, то есть чему я был причастен своим зрением, он, несомненно, задаст мне вопрос: "Скажи мне, мое создание, которое я сотворил разумным и человечным, видел ли ты когда-нибудь бой быков на арене или же пять огромных голодных псов, разрывающих на части несчастного старого осла, тощего и беззащитного?" - "Увы, господи, - отвечу я, - я видел худшее: государственный переворот."
"Я уверен, что государственные перевороты протекали бы еще успешнее, будь у нас оборудованы особые места, ложи, кресла, чтоб можно было все видеть и ничего не упустить. Этот государственный переворот чуть-чуть не сорвался. Он оскорбил Париж в одном из его лучших чувств: он не удовлетворил зевак.. Он был разыгран под сурдинку, без барабанного боя, разыгран наспех, как одноактная пьеса. Зрители только успели занять свои места. Мы, любопытные, остались, можно сказать, ни с чем."