Из дневников К.Чуковского. (однако, начались революции и потрясения...)
"Лида сказала мне: - Папа, у тебя бывает бесписное время (когда не пишется); пиши тогда для детей."
"Хотя я в письмах пишу ему "дорогой", но втайне думаю "глубокоуважаемый".
"Коля и Лида признались мне в лодке, что они начали бояться смерти. Я успокоил их, что это пройдет."
"Когда Шкловский рассказывает о чем-нибудь страшном, он улыбается и даже смеется. "Счастье мое, что я был ранен, а не то застрелился бы!" Он ранен в живот - пуля навылет - а он как ни в чем не бывало."
//Кропоткин// "Я посмотрел на учтивого старикана и в каждой его черточке увидел дворянина, князя, придворного.
- Да, да! я анархист, - сказал он, словно извиняясь за свой анархизм."
"До революции американцы стремились познакомиться с возможно большим количеством великих князей. Теперь они собирают коллекцию анархистов."
"Розанов писал Репину длинные письма с кокетством. Репин не отвечал: разве мы женщины, чтобы кокетничать. Я мастеровой, чернорабочий. Репин начал акварелью портрет Розанова, но не кончил: уж очень противное лицо."
(14.02.1918г.) "Я видаюсь с Луначарским чуть не ежедневно. Меня спрашивают, отчего я не выпрошу у него того-то или того-то. Я отвечаю: жалко эксплуатировать такого благодушного ребенка."
"Андреев любил читать свои вещи Гржебину. - Но ведь Гржебин ничего не понимает? - говорили ему.
"Очень хорошо понимает. Гастрономически. Брюхом. Когда Гржебину что нравится, он начинает нюхать воздух, как будто где пахнет бифштексом жареным. И гладит себя по животу..."
(12.11.1918г.) "На заседании была у меня жаркая схватка сГумилевым. Этот даровитый ремесленник - вздумал составлять
Правила для переводчиков. По-моему, таких правил нет. Какие в литературе правила - один переводчик сочиняет, и выходит отлично, а другой и ритм дает, и все, - а нет, не шевелит. Какие же правила? А он - рассердился и стал кричать. Впрочем, он занятный, и я его люблю."
читать дальше
"Мне приятнее писать о писателе не с точки зрения человечества, не как о деятеле планетарного искусства, а как о самом по себе, стоящем вне школ, направлений, - как о единственной, не повторяющейся в мире душе - не о том, чем он похож на других, а о том, чем не похож."
"Был с Бобой во "Всемирной литературе". Мы с Бобой по дороге считаем людей: он мужчин, а я женщин. Это очень увлекает его, и он не замечает дороги. Женщин гораздо меньше."
"Горький стал просить переводчиков переводить честно и талантливо. "Потому что мы держим экзамен... да, да, экзамен... Наша программа будет послана в Италию, во Францию, знаменитым писателям - и надо, чтобы все было хорошо... Именно потому, что теперь эпоха разрушения, развала, - мы должны созидать..."
"В комиссариате просвещения. У дверей рыжий человек, большевик, церковный сторож: "Я против начальства большевик, а против Бога я не большевик."
"Горький: Я чувствую, я... недавно был на съезде деревенской бедноты - десять тысяч морд - деревня и город должны непременно столкнуться, деревня питает животную ненависть к городу, мы будем как на острове, люди науки будут осаждены, здесь даже не борьба - дело глубже... здесь как бы две расы..."
"Горький: В России так повелось, что человек с двадцати лет проповедует, а думать начинает в сорок или этак в тридцать пять."
"1 апреля, т.е., 19 марта, т.е. мое рождение. Я думал, что страшно быть 37-летним мужчиной, - а это ничего. Приходит М.Б. //жена//, дарит мне сургуч, бумагу, четыре пера, карандаши - предметы ныне недосягаемые."
"Горький рассказал, что по случаю его 50-летия, ему прислал из тюрьмы один заключенный прошение. Дорогой писатель, не будет ли какой амнистии по случаю вашего тезоименитства. Я сижу в тюрьме за убийство жены, убил ее на пятый день после свадьбы, так как оказался бессилен, не мог лишить ее девственности, - нельзя ли устроить амнистию?"
"Горький дал мне некоторые материалы о себе. Много его статей, писем, набросков. Прихожу к заключению, что всякий большой писатель - отчасти графоман. Он должен писать, хотя бы чепуху, - но писать. В чаянии сделаться большим писателем, даю себе слово, при всякой возможности - водить пером по бумаге. Розанов говорил мне: когда я не ему и не сплю, я пишу."
(май 1919г.) "Пишу главу о технике Некрасова - и не знаю во всей России ни единого человека, которому она была бы интересна."
"Теперь время сокращений: есть слово МОПС - оно означает Московский Округ Путей Сообщения. Люди, встречаясь, говорят: Чик, - это значит: "честь имею кланяться".
"Дети Лозинского гуляли по Каменноостровскому - и вдруг с неба на них упал фунт колбасы. Оказалось, летели вороны - и уронили, ура! Дети сыты - теперь ходят по Каменноостровскому с утра до ночи и глядят с надеждой на ворон."
/09.07.1919г.) "Сегодня Шкловский написал обо мне фельетон. Но мне лень даже развернуть газету: голод, смерть, не до того."
(04.09.1919г.) "Сейчас видел плачущего Горького - "Арестован Сергей Федорович Ольденбург!" - вскричал он, вбегая в комнату издательства Гржебина... Я пошел за ним попросить о Бенкендорф, моей помощнице в Студии, которую почему-то тоже арестовали. Я подошел к нему, а он начал какую-то длинную фразу в ответ и безмолвно проделал всю жестикуляцию, соответствующую этой несказанной фразе. "Ну что же я могу, - наконец выговорил он. - Ведь Ольденбург дороже стоит...." //однако и Ольденбурга и Бенкендорф потом, видимо, выпустили, в записях они опять встречаются//
(01.11.1919г.) "Возле нашего переулка - палая лошадь.Лежит вторую неделю. Кто-то вырезал у нее из крупа фунтов десять - надеюсь, на продажу, а не для себя. Юрий Анненков начал писать мой портрет. Но как у него холодно! Он топит дверьми: снимает дверь, рубит на куски - и вместе с ручками в плиту!"
(05.11.1919г.) "Вчера ходил на Смольный проспект, на почту, получать посылку. Получил мешок отличных сухарей - полпуда! Кто послал? Какой-то Яковенко - а кто он такой, не знаю. Какому-то Яковенко было не жалко - отдать превосходный мешок, сушить сухари, пойти на почту и т.д. Я нес этот мешок, как бриллианты. Все смотрели на меня и завидовали. Дети пришли в экстаз."