В.М.Васнецов "Письма. Дневники. Воспоминания" Обнаружила странные вещи. Картины Васнецова так прочно вошли в окружающую действительность, что у меня они с детства отошли в категорию "были всегда". В смысле - тот факт, что они все-таки написаны вполне реальным художником у меня, видимо, на подсознательном уровне никак не отображался... Это я хочу сказать, что ничего о Васнецове не знаю. То есть, хочу сказать, что не только не знаю - я много чего не знаю - но как-то даже не возникало порыва узнать... А тут - письма, дневники... все, как я люблю...
Ну и вот, оказывается: Васнецов не относится к совсем уж глубокой старине - он еще успел пожить и в СССР... что меня порядком удивило, потому что (см. выше) Ну, то есть, для ребенка внутри меня это звучит все равно как если бы Илья Муромец и Иван Царевич жили в СССР.
Васнецов еще в юности нарисовал рисунки для азбуки... даже целых двух азбук... И по этим азбукам училось читать несколько поколений русских граждан.
Вот эти знаменитые картины - и "Три Богатыря", и "Иван Царевич и Серый Волк", и... разнообразные царевны и волшебные птицы... были написаны художником, так сказать, "между делом". Потому что Васнецов в значительной степени все-таки являлся церковным живописцем и большую часть своей жизни расписывал храмы и церкви, а также писал... иконы? эскизы для росписи? в общем, лики святых, апостолов и мадонн. Картины на религиозную тематику. И эта работа полностью занимала его время и силы. И вообще, выматывала чисто физически. Шутка ли - полный рабочий день, в любую погоду, балансировать и лазать по лесам вверх-вниз на головокружительной высоте, да еще при этом стараться воплотить художественный замысел на уровне... Васнецов чуть ли не в одиночку расписал Владимирский собор в Киеве, на что у него ушло десять лет. Ну, конечно, были помощники, но они в основном переносили эскизы Васнецова или трудились под его присмотром и руководством. Эх, сохранились ли еще все эти работы?
Васнецов изобразил своего маленького сына в виде множества ангелочков, херувимов и серафимов - что поразило художника Нестерова, когда он приехал на работы в собор. А еще он планировал подробно изобразить в соборе Апокалипсис и Страшный Суд, но церковная комиссия забраковала эскизы с обоснованием, что "народ не поймет". Хотя, скорее всего, судя по отзывам современников, просто попугались... потому что кто-то из очевидцев писал, что эскизы "очень страшные"... и прямо, что если не помнить, что это иллюстрация библейских текстов, так можно и с ума сойти.
Своих знаменитых богатырей Васнецов дописывал почти всю жизнь. Был перфекционист. По воспоминаниям детей, "Богатыри" ездили с ними с квартиры на квартиру и везде вывешивались первым делом, чтобы все было готово для работы, как только художнику придет время и настроение. Эти богатыри просто стали неотъемлемой частью их жизни. Но огромный черный конь Ильи Муромца их все-таки очень пугал.
Франция вручила Васнецову орден Почетного легиона. А один из эскизов Мадонны Васнецова приобрел какой-то английский священнослужитель, увез к себе и заказал по этому эскизу сделать витраж в своей церкви. "И все прихожане были восхищены."
читать дальше
"Борьба хороша тогда, когда знаешь, за что борешься. А то вдруг окажется, что боролся за династию какого-нибудь Боголюбова и ему подобных."

"Не знаю, как в других странах, а здесь, в Париже, на выставке вот к чему я пришел, рассматривая ее. Правда, общий уровень техники всей этой массы картин лучше, чем у нас, т.е. рисунки и вообще техника выработаннее, но ведь это и не мудрено. Тут каждому сколь-нибудь порядочному художнику является масса подражателей. Ну, подражать, во-первых, легче, а потом, подражают-подражают, да и доработаются кой до чего для глаза приличного. Был Фортуни - нынче их чуть не десять. Невиль явился - опять 15 Невилей рождается. Коро - сто Коро новых и т.д. А у нас ведь всякий старается изо всех сил именно не походить на другого."

"Пейзажа ни одного настоящего нет. Все, разумеется, нашарпаны ловко, в некоторых и много правды - да как-то все в одном роде - скучно. Есть один сажени в три - вид города какого-то - как холста-то жаль!"

"А преинтересна, знаете, была сцена моего познакомления с де Невилем чрез Боголюбова. Картина! Вы бы заплакали от умиления, если бы видели. Представьте только: одному страсть как хочется познакомить, другому страсть как не хочется знакомиться, а третьему страсть как хочется провалиться сквозь землю! Отпускаются узаконенные фразы, поправляется, якобы для изображения поклона шляпа, глаза прыгают по посторонним предметам - фигура в профиль, рука не подается - я тоже не осмеливаюсь. Да вообразите при этом мою бесконечную фигуру трагическую с повязанной щекой (черная повязка мне к лицу), и картина закончена - нечто вроде исторического жанра."

"Представьте себе, у моих картин толпы нет и в обморок никто не падает. Появляются средка фигуры в профиль и в пол-оборота к картине. Отчего это? Я объясняю тем, что высоко повешены во 1-х, а публика любит смотреть только первый ряд. Потом она добросовестна и смотрит залы в порядке алфавитном: по каталогу моя буква W в конце - ну она и устанет - кроме того, что такое публика? - толпа! - где же ей понять! Не правда ли, ведь это настоящие причины того, что никакая шельма... Пожалуй, Вы скажете, что есть и другие причины равнодушия этой толпы. Да я-то не хочу этого знать! А то, пожалуй, будешь думать, думать... и додумаешься до чертовщины!"

"Среди чуждой жизни вдруг иногда почувствуешь, что кругом тебя одно пустое пространство с фигурами без людей, с лицами без души, с речью без слыша! Сердце ни к чему не может прирасти: один, один и один! Но тут-то вот канцелярская аккуратность хождения на этюды немного и помогает."

"Публика недовольна, перед моей картиной стоят больше спиной, ну, что делать - не привертывать же новые глаза на спине."

"Хотелось Вам многое, многое написать, хотелось всю душу излить... а между тем теперь вот чувствую, что ничего толком не выскажу и не умею, и трудно высказать то, что внутри души копошится и волнуется, и до слез иногда, и других бы заставил плакать, как бы сила да мощь! Да вот - в словах да мечтах это легко, а в картинах - тяжко-тяжко, трудно! Хотя бы малую искорку духа божия отразить в картине - и то великое счастье; хоть только не оскорблять нашего великого и святого искусства своим утлым мараньем и то уже ослабление адских мук бессилья!"

"Одно вот меня мучает: слабо мое уменье, чувствую иногда себя самым круглым невеждой и неучем. Конечно, отчаиваться не стану, знаю, что если смотреть постоянно за собой, то хоть воробьиным шагом да можно двигаться."

"Ведь больше одной жизни на земле не дадут, ну так и старайся хоть ногтем да оставить после себя черточку на земном шаре. Ну, а как повесишь нос, так кроме висячего носа ничего и не будет!"

"Я теперь так погружен в свой "Каменный век", что немудрено и забыть современный мир, да и стоит его забыть... так он беспокоит, так мучает, так тяжело и грустно за него! Было ли, впрочем, на земле когда-нибудь веселей и будет ли?!"

"Шура, моя милая, я вот уже в Варшаве, жду поезда на Вену, скука ужасная, вообще ехать одному невесело. Послезавтра буду в Вене, а в пятницу ночью буду в Венеции. Мне эта мода мыкаться по белу свету не очень по сердцу; хотя, к сожалению, необходимо."

"Из России в Австрию переезжаешь точно из каменного века. Вена опять какой прелестный город. Горожане и горожанки одеваются решительно красивее парижан. Какие красивые солдатики, просто залюбуешься, и синие, и голубые, и зеленые, и черные, ну право, точно в театре, даже есть солдатики в трико. И убивать-то на войне таких жалко."

"Дорогой Савва Иванович,1885 года, 16 августа, в 6 часов вечера я совершил свой въезд в Киев совместно с Государем, только он въезжал с вокзала, а я с товарной станции. Его встречал весь город, а меня только дядька Охрим с телегою, так что я в Киев вошел торжественно пешком, а багаж и дети были погружены на телегу дядьки Охрима. Представителей города Киева я уже не стал дожидаться на станции, ибо слишком устал с дороги. Вечером в честь нашего приезда была великолепная иллюминация.
Относительно своего душевного состояния могу только сказать, что голова моя похожа на амбар, в котором кроме сундуков ровно ничего нет. Сундуки, сундуки и ничего более, в сундуках - все счастие! - в сундуках мои эскизы и рисунки!
Нужно было иметь пустой сундук вместо головы, чтобы суметь отправить такие дорогие для меня рисунки, эскизы и "Божью Матерь" с товарным поездом, который идет чуть не месяц! Я бы даже тебя побил за то, что ты меня не поколотил за такую оплошность. Только теперь понимаю, что значит: затылком плакать!"

"Теперь голова моя наполнена святыми, апостолами, мучениками, пророками, ангелами, орнаментами и все почти в гигантских размерах. И как бы было хорошо для меня теперь слушать великую музыку."

"Я верю, что нет на Руси для русского художника святее и плодотворнее дела, как украшение храма, - это уже поистине и дело народное, и дело высочайшего искусства."

"Башня Эйфеля - Вы правы - совсем сказка Жюль Верна - этого гения французов, да и всей Европы, чего, конечно, никто не подозревает теперь - вероятно и никогда никто не будет подозревать.
А выставка? Это, я думаю, нечто ужасное по своей бесконечности, по необозримому скоплению богатства, труда, культуры, гения, таланта. Я представляю непременно, что это должно ужасать, ибо куда же дальше идти? Что же еще остается доделывать? А между тем люди пойдут еще и еще дальше. Господи! Да это уже совсем страшно! Непременно, должно быть, будут людей есть."

"Какой мне дело, велик мой талант или мал - отдавай все!"

"Вот как раз я теперь занят писанием образа самого центра света - я опять ищу лик Христа - немалая задача, задача целых веков! Задача найти образ Христа, по-моему, - задача всего европейского искусства, а русского - в особенности. И как радостно, что у Искусства нашего такой великий идеал - есть чем жить."

"Одного сознания, что дело уже сделано, достаточно для награды за тяжелый труд."

"Вообще советую тебе не замыкаться в своей фантазии - привыкнуть к людям - хоть и беспокойно - но легче жить."

"Пишу это не для жалобы, и не для того, чтобы на Вас тоску наводить, а просто к слову пришлось! Не скрываем же мы иногда, что погода плохая, на дворе слякоть, отчего иной раз и о душевной погоде не сказать."

"Тебя смущает мое академическое назначение, я и сам начинаю сильно задумываться. Как я совмещу горячую творческую деятельность с холодным педагогическим делом?"

"Грустить вообще не следует - ослабляет силы. А и грустим-то мы более о потере молодых иллюзий - истину начинаем видеть без покровов, а голая-то она как-то очень уж ребриста! - вот это и обидно!"

"Пожалуйста, поменьше биографии и личности. Право, тошно про себя читать. Простите, что на этом настаиваю. Почему опять Вам захотелось писать о соборе? Мне иногда больно о нем думать даже."

"Впрочем, все это пустяки, а главное для Вас - литература, а для нас - искусство, остальное все изменчиво, преходяще и дело десятое."

"Чем долее живешь, тем более дорожишь людьми, с которыми можно поговорить по душе, да и не только по душе, а и просто-то поговорить редко с кем можно. А впрочем, старости, в сущности, нет, а выдумала ее глупая молодежь."

"Дома дела много, а делателей мало. Счастлив всякий, кому удастся посадить и вырастить хоть маленькое семечко добра и красоты в родной земле."

"Очень трудно проследить в себе начало и зарождение творческих представлений и настроений. Меня всегда смущала точность и обстоятельность разных интервью по поводу этих интимных вопросов."

"Когда я приехал в Москву, то почувствовал, что приехал домой и больше ехать уже некуда - Кремль, Василий Блаженный заставляли чуть не плакать, до такой степени все это веяло на душу родным, незабвенным."

"Только больной и плохой человек не помнит и не ценит своего детства и юности... Плох тот народ, который не помнит, не ценит и не любит своей истории!"

"Теперь у нас оттепель и тает! На дворе, на улице - плохо, и на душе - плохо! Я не знаю, что бы тут с нами было, если бы нас совсем покинула наша красавица-зима!"

"Только там и бывает истинное духовное общение, где люди любят одно и то же. В обыденной жизни нашей мелочной можно расходиться во вкусах, но в высотах поднебесных, в идеалах, людям, духовно близким, необходимо верить в одно, радоваться одному и любить одно."

"Я пробовал представить богатырей спешившимися; но, увы, они теряют существенный характер и получается нечто крайне заурядное."

"Для искусства и художника старости нет."

"В деревне прожилось ничего себе, вероятно, оттого, что не каждый день газеты читал. Зато уже день получения газеты был всегда днем мученичества."

"Из дома выезжаю теперь редко, а судьба моя такова, что почти всегда без меня кто-либо интересный посетит."

"Писать очень трудно найти время, так как я ровно ничего не делаю; если бы работал, то, конечно, между работой и можно найти свободное время, а то совсем некогда."

"Для некоторых знатных иностранцев вся Третьяковская галерея есть только собрание рам."

"Пописываю этюды, но, кажется, плоховато; но лучше плохо, чем ничего, хотя многие думают, что лучше ничего - чем плохо. Ну и пусть себе думают, они лентяи!"

"Нужны личности не только творящие в самом Искусстве, но и творящие ту атмосферу и среду, в которой может жить, процветать, развиваться и совершенствоваться Искусство."