Продолжаю изучать мемуарную литературу.
На этот раз - Леонид Филатов "Прямая речь". (правда, это не столько мемуары, сколько собранные в одном месте отрывки из разных статей, выступлений и интервью).

"Нельзя же впадать в глупость - она без берегов, она смертельна."

"Это все советская демагогия: надо приносить пользу. Не делай вреда, народ тебе скажет спасибо."

"Бедность, бывает, рождает гениев, нищета - никогда."

"Живя в мире спокойном, уравновешенном, можно четко разграничить черное и белое..."

"Я не против рока, скажем, Гребенщикова, но таких людей очень мало. А остальные? Вчера родились, сегодня уже обличают."

"Приходишь в ужас, когда осознаешь, как множится количество непрочитанных книг. А у тебя уже и времени, и жизни не хватает. И мало утешает, что ты не один такой."

"Пушкин умер в долгах. Почти все классики служили где-то. Нельзя думать, что книжки прокормят..."
читать дальше
"Нельзя вставать в потребительскую позу. Люди неленивые, знающие грамоту, найдут путь борьбы с телевизором, с шоу-бизнесом, с огромным количеством дураков-пророков, которые каждый день выступают по "ящику" и по радио. А кто их спасет? У стада есть пастухи. Пастухи ведут к пропасти. Только если у кого-то проклюнется сомнение: "А может, туда не надо?" - и он не пойдет, то сможет спасти самого себя."

"Разве это лозунг умного человека: "Хотите жить, как в Париже?" А как в Париже? Как живут в Париже? Кто как. Полно клошаров. В связи с африканизацией Европы там на улицах черт-те что творится. Не пройти из-за говна, прошу прощения. На полном серьезе такие лозунги не вывешивают. Это говорит об истинном отношении демократов к народу."

"Какая митинговая была интеллигенция на первых порах перестройки: постоянно в экстазе. А ничего не получилось, раз - и махнули за океан. Меня так учили, если ты бежишь впереди толпы с хоругвью, то уж разделяй судьбу толпы. Ты же звал, ты кричал, ты больше всех убеждал, что будет хорошо. Остальные, допустим, были недоумки, но ты же их вел.
Ну, так огульно, конечно, нельзя всех поносить, есть лица более-менее приемлемые, есть неглупые люди, но я не верю им. И они легли под власть, под время..."

"Однажды мы проснемся в опустевшей стране, и одна одинокая душа будет сутками бродить по нашим просторам в надежде найти другую душу. Любую, пусть даже не родственную. И, наконец встретив ее, поймет, что есть гораздо более яркие разновидности счастья, нежели триумфальный разгром политического противника или добытый в очереди кусок колбасы..."

"Искусством у нас уже называют игру Вероники Кастро - милой дамы, никакого отношения к искусству не имеющей. Хоть сама Вероника Кастро, будучи в России, и утверждала: то, что она играет, и есть жизнь. Отнюдь нет! Игра ее и прочих викторий руффо - парфюмерное представление о жизни. Попытка посочувствовать человеку, при этом потворствуя безвкусице. Насмотришься всего этого мусора, и уже Достоевский не проникает. Сколько бы не уверяли в обратном: "Зато потом..." Ничего подобного! Такого рода "искусство" не разрыхляет почву для будущего восприятия истинных ценностей, а формирует духовную целину."

"Я в детстве писал стихи, стал уже достаточно известен в Ашхабаде, у меня была вполне реализуемая претензия на собственный сборник. Короче говоря, я был обласкан. И живя в провинции, я продолжал бы, возможно, обольщаться на свой счет, но очень рано попал в Москву и понял, как велик мир, и как смешны мои амбиции. Со временем я стал ясней понимать, что мы в стране такой живем - пишущей. Все пишут, другой вопрос - кто стихи, а кто - доносы, кому что нравится. Говорить в России: я пишу, все равно, что говорить: я дышу."

"Видимо, я старею. На смену сарказму приходит сентиментальность. Я не разделяю оптимизма многих, которые сегодня кричат: "Подумаешь, культуру убили, растащили. Развалили образование. Россия - великая страна, снова все родит!" Это пустословие, которое ничего под собой не имеет, кроме попытки защитить творящиеся безобразия.
Начинаешь думать, что все состоит не только из белых и красных. Что был, например, Римский-Корсаков. Но, с другой стороны, был ведь и совсем скромный композитор Борис Мокроусов. Кто вспоминает о нем теперь? Уходит из жизни Олег Борисов, и мне кажется, что вся страна должна замереть в скорби, что должен быть национальный траур, чтобы все задумались, какой человек от нас ушел. Ничего подобного...
Живя в такой забывчивой стране, задумываешься: а как же люди? Как они жили, как умирали, совсем мало успев сделать? И их обязательно нужно вспоминать, хотя бы просто для того, чтобы порадовать их родных, уверить в том, что мир все-таки не окончательная скотина."

"Что значит для артиста по-настоящему стать звездой? Это значит: запасть в душу. Звездой был Крючков. Он умер в больнице, когда и я там лежал. И могу засвидетельствовать: этот великий артист остался до последней минуты достойным своей всенародной славы. Перед смертью он созвал нянечек, сестер, докторов, пел песни, рассказывал анекдоты, а потом попросил всех уйти. И тихо умер, никого не обременяя и не закатывая истерик. Так уходят настоящие звезды, которые и людьми бывают настоящими."

"Кто-то посоветует меньше пить. Кто-то реже болеть и меньше умирать. А куда же деваться? Бедный Андрей Миронов был в форме, а насколько его хватило? Это был совершенно непригодный для смерти человек, но я знаю, сколько лишней энергии ему приходилось тратить..."

"Раньше я никогда не ходил на похороны, как Бунин, который похороны ненавидел, страшно боялся смерти и никогда не бывал на кладбищах. И я старался от этого уходить как мог, и Бог меня берег от этого: всякий раз можно было как-то избежать, не пойти...
Первые похороны, на которых я был, Высоцкого. Тогда я сидел и ревел все время и сам же себя уговаривал: сколько можно, ведь он даже не друг мне. Мы были на "ты", но всегда чувствовалась разница в возрасте, в статусе, в таланте, в чем угодно... И унять эти слезы я не мог. Ко мне подошел Олег Даль, который пережил Высоцкого на год. Он выглядел ужасно: трудно быть худее меня, нынешнего, но он был. Джинсы всегда в обтяжку, в дудочку, а тут внутри джинсины будто не нога, а кость, все на нем висит, лицо желто-зеленого оттенка... Даль пытался меня утешить: да, страшно, но Бог нас оставил жить и надо жить. А мне было еще страшнее, когда я глядел на него..."