Привидение кошки, живущее в библиотеке
Читала воспоминания о пугачевском бунте. Жуткое дело!
Человеку во время событий было 14 лет, они всей семьей бежали, скрывались в лесах, пока их не сдали местные крестьяне, отца забили до смерти, матери вдарили по голове лопатой и она впала в помешательство, няньку рубили топором, решив, что раз она с дворянами, так тоже дворянка... Сколько людей поубивали. Власть на местах оказалась совершенно бессильна, чиновники тоже кто спасался бегством, кто спешно присоединялся к бунтовщикам. Полная неразбериха, никто не знает, кто вошел в город, а те сходу спрашивают "ты за кого?" Отвечают наугад - за Пугачева, или против, и как повезет - если не угадал, так могут и забить на месте.
В свете этого размышляю насчет Пушкина.
В смысле, он в своей повести этих ужасов не показывал.
Какая-то любовная линия идиотская...
Нет, я понимаю, что при СССР подход был один - классовый, раз народный бунт и война, то, значит, положительный герой и положительные события. Но Пушкин же не в СССР писал... так почему?
(соображает, что еще можно почитать по теме)
Шишков написал аж целую эпопею в трех томах. Но поскольку написано в СССР и даже награждено премией, то вряд ли там будут отклонения от генеральной линии...

В свете этого размышляю насчет Пушкина.




(соображает, что еще можно почитать по теме)
Шишков написал аж целую эпопею в трех томах. Но поскольку написано в СССР и даже награждено премией, то вряд ли там будут отклонения от генеральной линии...

Все по тому же - классовый подход, а любовная линия она и есть любовная линия.
А русский бунт, да бессмысленен и беспощаден.
Аглая, потому что уж очень это нехудожественно. Впрочем, в "Истории пугачевского бунта" Пушкин все описал как есть.
Интересно, а что за книга?
Хозяйка книжной горы, нехудожественно... (ворчит)
Дейдре, черт их знает.
bornstrange, записки Д.Б.Мертваго.
Спасибо!
Ну, почему же?
Семья Маши была вполне себе замучена, саму ее почти нагую (иные подробности можете дорисовать себе сами) держал взаперти и морил голодом Швабрин. Да и сам ГГ дважды чуть не оказался в петле
Отец Герасим, бледный и дрожащий, стоял у крыльца, с крестом в руках, и, казалось, молча умолял его за предстоящие жертвы. На площади ставили наскоро виселицу. Когда мы приближились, башкирцы разогнали народ и нас представили Пугачеву. Колокольный звон утих; настала глубокая тишина. «Который комендант?» — спросил самозванец. Наш урядник выступил из толпы и указал на Ивана Кузмича. Пугачев грозно взглянул на старика и сказал ему: «Как ты смел противиться мне, своему государю?» Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: «Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!» Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком. Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице. На ее перекладине очутился верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы накануне. Он держал в руке веревку, и через минуту увидел я бедного Ивана Кузмича, вздернутого на воздух. Тогда привели к Пугачеву Ивана Игнатьича. «Присягай, — сказал ему Пугачев, — государю Петру Феодоровичу!» — «Ты нам не государь, — отвечал Иван Игнатьич, повторяя слова своего капитана. — Ты, дядюшка, вор и самозванец!» Пугачев махнул опять платком, и добрый поручик повис подле своего старого начальника.
Очередь была за мною. Я глядел смело на Пугачева, готовясь повторить ответ великодушных моих товарищей. Тогда, к неописанному моему изумлению, увиделя среди мятежных старшин Швабрина, обстриженного в кружок и в казацком кафтане. Он подошел к Пугачеву и сказал ему на ухо несколько слов. «Вешать его!» — сказал Пугачев, не взглянув уже на меня. Мне накинули на шею петлю. Я стал читать про себя молитву, принося богу искреннее раскаяние во всех моих прегрешениях и моля его о спасении всех близких моему сердцу. Меня притащили под виселицу. «Не бось, не бось», — повторяли мне губители, может быть и вправду желая меня ободрить. Вдруг услышал я крик: «Постойте, окаянные! погодите!..» Палачи остановились. Гляжу: Савельич лежит в ногах у Пугачева. «Отец родной! — говорил бедный дядька. — Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!» Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и оставили. «Батюшка наш тебя милует», — говорили мне. В эту минуту не могу сказать, чтоб я обрадовался своему избавлению, не скажу, однако ж, чтоб я о нем и сожалел. Чувствования мои были слишком смутны. Меня снова привели к самозванцу и поставили перед ним на колени. Пугачев протянул мне жилистую свою руку. «Целуй руку, целуй руку!» — говорили около меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению. «Батюшка Петр Андреич! — шептал Савельич, стоя за мною и толкая меня. — Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод... (тьфу!) поцелуй у него ручку». Я не шевелился. Пугачев опустил руку, сказав с усмешкою: «Его благородие, знать, одурел от радости. Подымите его!» Меня подняли и оставили на свободе. Я стал смотреть на продолжение ужасной комедии.
Жители начали присягать. Они подходили один за другим, целуя распятие и потом кланяясь самозванцу. Гарнизонные солдаты стояли тут же. Ротный портной, вооруженный тупыми своими ножницами, резал у них косы. Они, отряхиваясь, подходили к руке Пугачева, который объявлял им прощение и принимал в свою шайку. Все это продолжалось около трех часов. Наконец Пугачев встал с кресел и сошел с крыльца в сопровождении своих старшин. Ему подвели белого коня,украшенного богатой сбруей. Два казака взяли его под руки и посадили на седло. Он объявил отцу Герасиму, что будет обедать у него.
В эту минуту раздался женский крик. Несколько разбойников вытащили на крыльцо Василису Егоровну, растрепанную и раздетую донага. Один из них успел уже нарядиться в ее душегрейку. Другие таскали перины, сундуки, чайную посуду, белье и всю рухлядь. «Батюшки мои! — кричала бедная старушка. — Отпустите душу на покаяние. Отцы родные, отведите меня к Ивану Кузмичу». Вдруг она взглянула на виселицу и узнала своего мужа. «Злодеи! — закричала она в исступлении. — Что это вы с ним сделали? Свет ты мой, Иван Кузмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!» — «Унять старую ведьму!» — сказал Пугачев. Тут молодой казак ударил ее саблею по голове, и она упала мертвая на ступени крыльца. Пугачев уехал; народ бросился за ним.
Другое дело, что особым смакованием деталей Пушкин не занимался и на фоне той чернухи, что мы привыкли видеть и читать - это так, щекоточка.
К тому же нагрузка художественного произведения фактами и размышлениями, особенно в публицистическом стиле - либо убивает динамику сюжета на корню, обременяя лишними для него деталями, либо роман распухает до размеров "Войны и мира".
Были и такие. Эдакая пародия на царский суд - отчего в тексте прямо написано "ужасная комедия", чью подлинную суть, впрочем, тут же раскрывает грабеж дома коменданта и уже совершенно беззаконная расправа над капитаншей.
Просто по сюжету в этой сцене должен был присутствовать сам Пугачев, чтобы узнать и пощадить ГГ. При иных обстоятельствах встречи с пугачевцами Гринев был бы просто "выпилен".
События в повести вообще показаны глазами одного человечка, причем очень молодого, лишенного жизненного опыта и оттого не слишком склонного к рефлексии и думам о благе государств - поэтому было бы странно ожидать в ней каких-то глобальных картин и выводов о месте этих событий в истории.